Авантюры студиозуса Вырвича - Страница 60

Лёдник только скривился, как проглотив горсть клюквы. А пан Гервасий Агалинский гневно заявил, что всегда знал, Лёдник — колдун и враг монархии.

Но, возможно, он все-таки позволит пану доктору выйти против себя на шляхетскую дуэль.

Глава одиннадцатая

Как Лёдник и Прантиш с Нептуном знакомились

Море пахнет не рыбой, не йодом, не гнилыми водорослями и новыми монетами, как утверждают купцы, приезжающие в вольный портовый город.

Море пахнет неизвестностью. От которой сладко и тревожно щемит в груди, и охватывает тоска по далеким странам и ужас перед холодной зелено-серой бездной, где живут своей невероятной жизнью гигантские чудища, холодные и скользкие.

Это летом, когда облака похожи на безобидных беленьких овечек, морская глубина синяя, голубая, прозрачная. А в ноябре, когда тучи напоминают призрачных драконов и не каждый корабль решится подставить паруса мокрому соленому ветру, смерть выглядит зелено-серой, а иногда она и цвета чернил.

Сейчас волны были стального, сердитого оттенка.

Гданьские корабли с оголенными мачтами жались к причалу, их паруса, казалось, скукожились от холода, как лепестки, даже чайки перестали кричать. Море билось о камень, как разгневанное сердце.

Пан Гервасий и панна Полонея по этому случаю не сильно нервничали, так как лучше им было сейчас в путь не отправляться — оба перхали, как рогачевские бабы в церкви, когда хотят вылечить от кашля овец, носы нешляхетно покраснели, глаза слезились. То, что Лёдник принуждал каждый час пить полезный лекарственный отвар, не беда, — плохо, что доктор при этом говорит и что написано у него на лице.

А написано неодобрительное: паны — дети горькие. Разбалованные и неразумные. Ладно, если бы простудились, на земле ночуя, в непогоду блуждая. А то — дорвались дворцовые баловни до итальянского мороженого! И один вперед другого налегали серебряными ложечками. Модное кушанье! Что за бал без мороженого. С фисташками, лимоном и корицей. В итоге — болячки в горле, вода — в носу.

Дом на Длугим Таргу, где поселились паны, был достоин магнатов. Лакеи в напудренных париках, фарфор, итальянские картины — ясно, у местных банкиров и для Богинских, и для Радзивиллов счета имелись. Прантиш снова чувствовал себя не в своей тарелке. Лёдник ворчал, что ничегонеделание для мыслящего человека хуже ржавчины в механизме. Сам побежал по местным ученым — и от диспутов, на которых ученые мужи с помощью утонченных дефиниций раскатывали друг друга тоненько, будто тесто для налистника, даже расцветал, как гишпанская роза. На последние деньги купил зачем-то атлас знаменитого гданьского астронома Яна Гевелия с созвездиями — красивый, конечно. Но как такой томище тащить за море? Вырвич отдавал первенство иному изобретению пана Гевелия — чудесному крепкому пиву, названному в честь ученого. Так и должен жить сведущий человек — зарабатывать на жизнь приготовлением пива, а в свободное время наблюдать звезды! Сам Вырвич по дождливо-ветреной дороге в корчемку только злорадно посматривал на каменные изображения, что украшали фриз соседнего дома, называемого Львиным Замком: фигуристые дамы Грамматика, Арифметика, Риторика и Геометрия больше не схватят за ухо и не потащат на ослиную скамью. Пусть себе мокнут под осенним ливнем.

Пан Гервасий на удивление не лечился водочкой. Сначала, конечно, завалился в ресторацию «Под лососем», попробовал знаменитой «золотой воды» — водки с сусальным золотом, немного посуду поколотил. Но когда простыл, валялся себе на диване, что-то записывал в зеленую книжицу да повторял пану Полонию Бжестовскому о том, что он должен воспитывать в себе мужество, а то очень похож на девицу.

Кабы это был кто иной, а не Американец, Вырвич заподозрил бы, что пан раскрыл истинную сущность юнца Бжестовского. Панна Богинская даже устала отшучиваться, а временами просто сцеплялась с паном Агалинским, как Лёдник на диспуте с менее прогрессивными коллегами, и их ссоры Прантиша очень радовали. Потому что на него самого Богинская внимания не обращала, хоть Прантиш и так, и эдак силился разговор завязать, намекнуть, что не может забыть объятия в томашовской темнице да поцелуи в доме за Доминиканским костелом, пусть и с привкусом отравы. Но княжна всем видом показывала, что это для нее ничего не значило. Так королевы от скуки допускают интимные шутки лакеев да шутов. Панна нашла другую игрушку: цеплялась к доктору, как репей за полу, с просьбой показать еще что-нибудь. эдакое. А предметы пан доктор может двигать? А делаться невидимым? Мастерством глаза отводить ведь даже деревенские ведьмаки владеют! А как выглядит философский камень? Правда ли, что пан Лёдник его нашел? А как насчет связи с сильфидой?

Когда же разговор заходил о предсказаниях и гороскопах — ну не будет это большим грехом, дорогой пан Балтромей, составить ма-аленький такой гороскопчик для одной доброй благородной особы, — Лёдник сжимал зубы и ретировался, как Генрих Валуа с польского трона. Молча и внезапно.

Пан Гервасий о темной сущности попутчика не вспоминал, только после приезда в Гданьск Вырвич подслушал горячий разговор: Американец умолял доктора признаться, не заколдовал ли тот все-таки пани Гелену Агалинскую, склоняя к близости, а Лёдник едва не рычал, отрицая.

А раздражения своего даже фехтованием не мог унять. Потому что на второй день по приезде в Гданьск вдруг на пол кружку уронил и браниться на пяти языках начал. Смысл всех ругательств был приблизительно таков: «целитель хренов». Вырвич увидел, что из ладоней доктора капает кровь — открылись чудесно заживленные раны. Так что теперь доктор ходил с забинтованными руками, а на совет Полонейки полечиться тем самым способом, что демонстрировал владыка Габриэлюс, сердито отвечал, что эта ментальная медицина — все равно что завешивать ковриком пролом в стене. Эффект мгновенный, а пользы чуть. Ничего, заживет натуральным образом.