Авантюры студиозуса Вырвича - Страница 20

Прантиш представил, что ему достался такой огненный меч: на что ни наведи его луч — спалит, испепелит. Вот добыл бы славы с такой силой!

А с другой стороны — какая же это слава, коли победа добывается не смелостью, не стратегией, не умелым владением оружием — а просто потому, что тебе в руки попала смертоносная штуковина, какой больше ни у кого нет. Ты можешь быть слабым, трусливым, жадным, подлым. Главное, быть честолюбивым. Направил луч, и перед тобою гекатомба. Чем же здесь гордиться? Отец Прантиша даже огнестрельное оружие презирал, говоря, что от него упадок в Речи Посполитой благородного искусства фехтования.

Сомнения студиозуса озвучила Саломея:

— Допустим, Бутрим, ты добудешь секрет зеркала, от которого испепеляется железо. И кому ты его отдашь, и что из этого будет? Война, какой еще не случалось? Не с тысячами, а с миллионами жертв? Твое любопытство стоит этого, Фауст?

Лёдник сидел, обхватив голову. Глухо заговорил:

— Вы просто не понимаете, как это привлекает. Все эти тайные науки. Потому что не узнали, на свое счастье, их яд, что я пил полными кубками. Как это. волнует, кружит голову — новые знания, новые открытия, недоступные «обычному» человеку. И как тяжело удержаться, когда видишь перед собой очередного малограмотного богатого хама, от того, чтобы сбить с него фанаберию какой-то простенькой демонстрацией магии. Вот властитель, надменный, довольный жизнью, который почитает тебя за червя. А тебе звезды сообщают о его жалком будущем, и от тебя зависит, не направить ли спесивца к бездне. Этот сатанинский морок очень силен. Понимаешь, что это морок, только когда начинаешь гибнуть. Нет, не хочу!

Лёдник решительно встал, подошел к окну, распахнул и изо всех сил швырнул в темноту хитрый шпинделек с тремя зловещими буквами, а вслед за ним, предварительно сломав, восстановленную деталь. До канавы, грязной и глубокой, как раз, наверное, добросил. В комнату ворвался свежий осенний воздух вместе с запахом дыма и тоски. Профессор взял оба листа с рисунком Пандоры и отправил их в пылающий камин. Вырвич вскочил с места с возмущенным вскриком, но было поздно. Огонь крутил уже в желтых пальцах черные бесформенные комки, которые рассыпались на глазах, вспыхивая синими лепестками.

— Все, — Лёдник с облегчением вздохнул. — Выбросим же из головы проклятую куклу. Ну, полюбовались, поинтересовались, механизм изучили. И спасибо на этом.

Саломея подошла, поцеловала мужа в щеку.

— Аминь.

Прантишу было что возразить, но он промолчал.

Следующие дни были такими обычными, что Вырвичу казалось, будто он находится в центре вихря — вокруг что-то кружится, пролетают схваченные стихией предметы, а здесь, на маленькой площадке, укромное место. Но очень ненадежное и временное. Прантишу даже сделали послабление — пара визитов в кабачок, а также одна симпатичная драчка с подмастерьями уважаемого цеха золотарей как должно подняли настроение.

В четверг после занятий Недолужный подлетел к Прантишу с вытаращенными глазами:

— Твой профессор, он что — черные мессы служит? Дитя какое-то на астрономическую башню поволок!

Прантиш, конечно, помчался понаблюдать и ловко приладился вместе с приятелем к дверной щели на пятом этаже обсерватории: солидный профессор посадил себе на плечи маленького панича в аккуратном камзольчике и носит по помещению, малыш хохочет и трогает интересные блестящие предметы, которых в звездном кабинете предостаточно. Но что в этом странного: к славному лекарю привезли на консультацию больного наследника богатой семьи, и тот развлекает капризного пациента.

А Вырвич видел, что Лёдник аж млеет от умиления и заходится от тоски, что этот ребенок с темными любознательными глазенками навсегда останется для него чужим.

А потом была еще пани Саломея. Потому что профессор посчитал нужным познакомить ее с младшим Агалинским. И Прантиш не сомневался, что пани готова отдать все на свете, чтобы этот мальчик был ее сыном.

Юный панич Алесь не хотел уходить от интересного клювоносого доктора и учинил целый скандал, когда его передавали на руки няньке и усаживали в карету. Только обещание Лёдника, что следующий раз покажет, как создается просто в лаборатории радуга, успокоили малыша. Так же, как и подаренная книжка с красивыми рисунками о всех странах мира — на рисунках шествовали пятнистые жирафы с длиннющими шеями, подымали топорики патагонцы с перьями в длинных волосах, красовались огромные слоны с носами, похожими на змей, около японского императора стояли слуги с гигантскими веерами. Пан Алесь уткнулся в книжку (всепоглощающая любовь к книгам была у панича, конечно, предсказуемой) и позволил отвезти себя к матери.

Пани Саломея остаток дня просидела, запершись в комнате. Из-за дверей слышались только тихие слова молитв.

«Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих, вся высоты Твоя и волны Твоя на мне преидоша.»

А потом было письмо. Обычное письмо в конвертике, запечатанном сургучом с оттиском знака, который знатоками шляхетских гербов — а таким должен быть каждый настоящий шляхтич — читался сразу: ворота с крестом наверху, что ведут к военному шатру. Часть герба Огинец, коим пользуются князья Богинские.

Посланец, молодой шустрый парень в кавалерской одежде, сунул Вырвичу конвертик прямо у выхода из университета и исчез в толпе, не отвечая на вопросы.

Напрасно Лёдник винил Прантиша в нетерпеливости! Студиозус не стал разрывать конверт прямо на улице. А добежал до своего любимого места на Замковой горе, у руин замка, в котором сто лет назад держал блокаду небольшой российский отряд и орудия превратили стены в гравий.